АДРИАНОВАПЕРЕТЦ

АДРИАНОВА-ПЕРЕТЦ Варвара Павловна (30.4(12.5).1888, Нежин Чернигов. губ., — 6.6.1972, Ленинград) — рус. и укр. сов. литературовед. Чл.-кор. АН УССР (1926), АН СССР (1943), засл. деят. науки РСФСР (1959), д-р филол. наук, проф. Экстерном ок. ист.-филол. фак. Киев. ун-та (1912). Зав. сектором др.-рус. лит-ры Ин-та рус. лит-ры АН СССР (Пушкинский Дом) (1947—54). Осн. труды посвящены истории рус. и укр. лит-ры, а также уст. нар. тв-ву.

В. П. АДРИАНОВА-ПЕРЕТЦ.

С 40-х гг. занималась изучением различных вопросов, связанных со «Словом о полку Игореве». Первой значит. работой А.-П. была кн. «Слово о полку Игореве»: Библ. изданий, пер. и исслед. (М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1940. 110 с.).

В дальнейшем А.-П. опубликовала серию исследований, статей и заметок, содержащих много новых данных о «Слове» и его отношении к другим др.-рус. лит. памятникам: Областные летописные своды XI — начала XIII века (в кн.: История русской литературы. М. — Л., 1941, т. 1, с. 313—314); «Слово о полку Игореве» (в кн.: История русской литературы: Учеб. для вузов / Под ред. В. А. Десницкого, Б. С. Мейлаха, Л. А. Плоткина. М.: Учпедгиз РСФСР, 1941, т. 1, с. 65—77); «Слово о полку Ігоревім» і «Задонщина» (Рад. літературознавство. Киïв, 1947, № 7-8, с. 135—186); «Задонщина»: Опыт реконструкции авторского текста (ТОДРЛ. М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1948, т. 6, с. 201—255); «Слово о полку Игореве» и «Задонщина» (в кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века: Сб. статей / Отв. ред. Д. С. Лихачев. М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1962, с. 131—168); «Слово о полку Игореве» и русская народная поэзия (Изв. АН СССР. ОЛЯ, 1950, т. 9, вып. 6, с. 409—418); «Слово о полку Ігоревім» і російська народна поезія (в кн.: Матеріали до вивчення исторіï украïнськоï літератури: Давня украïнська література, доба феодалізму — до кінця XVIII ст. / Упорядкували О. І. Білецький і Ф. Я. Шолом. Киïв: Рад. школа, 1959, т. 1, с. 178—187); Об эпитете «тресветлый» в «Слове о полку Игореве» (РЛ, 1964, № 1, с. 86—87); Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века (РЛ, 1965, № 2, с. 149—153); Фразеология и лексика «Слова о полку Игореве» (в кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М. — Л.: Наука, 1966, с. 13—126); Заметка к лексике «Слова о полку Игореве» (в кн.: To Honour Roman Jakobson, vol. 1. The Hague, Mouton and Co, 1967, pp. 15-17); «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков (Л.: Наука, 1968. 204 с.); К фразеологии «Слова о полку Игореве» (в кн.: Исследования по истории русской литературы XI—XIII вв. — ТОДРЛ. Л.: Наука, 1974, т. 28, с. 412—413). В ряде других работ А.-П. имеются попутные замечания о «Слове» в связи с проблемами науч. исследования др.-рус. лит. и фолькл. наследия.

Как видно из приведенного библиогр. перечня, А.-П. не ограничивалась при изучении «Слова» литературовед., археогр. и фольклористич. аспектами. Она систематически интересовалась языковой стороной памятника, стремясь выявить то общее, что сближало его с др. лит. и фолькл. произведениями Древней Руси, и вместе с этим показать поэтич. своеобразие речевых средств, использованных автором «Слова».

В 5-й гл. «Истории русской литературы» (1941), где анализируются областные летописные своды XI — нач. XIII в., А.-П. указывает на сходство языково-стилист. приемов составителя Киевской летописи XII в. и автора «Слова». Рассматривая повесть об Изяславе, А.-П. отмечает, в частности, что описание сражения в этой повести напоминает манеру повествования в «Слове о полку Игореве»: «...утрии же день в пятницю яко зоре почашася заимати, переже в Дюргя в бубны в полку и в трубы вострубиша, полци же начаша доспевати. Тако же у Вячеслава и у Изяслава и у Ростислава почаша бити в бубны и в трубы трубити» (с. 313—314).

Особенно ярко обнаруживается сходство летописного языка и языка «Слова» в плаче Изяслава над телом убитого брата. А.-П. пишет: «В языке повести, ярком, образном, передающем живую речь, например, „досыти ми пересердия учинила еста“, обращают на себя внимание отдельные выражения, напоминающие манеру „Слова о полку Игореве“. Князья говорят Изяславу об убитом Игоре: „жаль бо ны есть брата своего Игоря“ (ср. „жаль бо ми мила брата Всеволода“); Изяслав плачет об убитом Владимире: „Сего нама уже не кресити“ (ср. „А Игорева храброго полку не кресити“); король польский просит помощи у Изяслава: „обаче, отче, твой щит и мои не розно еста“ (ср. „но розно ся им хобота пашуть“). Так стилистика лучших повестей Киевской летописи XII в. подводит к величайшему памятнику русской поэзии XII в. — „Слову о полку Игореве“» (там же).

В гл. «Слово о полку Игореве», помещенной в учеб. пособии для вузов «История русской литературы» (под ред. В. А. Десницкого и др.), А.-П. излагает историю открытия и первой публикации памятника, дает сведения о ходе изучения его в XIX—XX вв., о переводах и переложениях на соврем. рус. язык, кроме того, рассматриваются вопросы о лит. форме произведения, образной системе, связи с нар.-поэтич. тв-вом, языч. элементах, идейном замысле автора, отражении рус. природы, источниках худож. мировоззрения создателя произведения, традициях летописной стилистики, авторстве и др.

Общая оценка памятника заключена в следующей характеристике: «Органически связанное с народным творчеством, „Слово“ в то же время представляет собой высшее достижение стиля русской исторической повести XII в., образовавшегося не без воздействия книжной литературности. Если в своих фольклорных элементах „Слово“ опиралось на многовековую

11

песенную традицию, идейно и художественно переосмысленную в свете новых общественных и эстетических требований, то изысканное построение всего произведения и отдельных его частей, отход местами от фольклорной непосредственности явились итогом большого подготовительного периода в развитии русского исторического и ораторского стиля. Гениальный поэт, автор „Слова“, слил в одно своеобразное органическое целое обе стихии, питавшие его стиль, — устную и книжную» (с. 73).

Говоря об источниках, послуживших образцами при создании этого произведения, А.-П. подчеркивает творческую самостоятельность и высокое лит. мастерство автора: «Каковы бы ни были корни тех поэтических приемов, которые получили такое своеобразное применение в „Слове“, несомненно одно: автор „Слова“, объединивший в своем творческом замысле взволнованную лирику со страстной публицистикой, нарисовал исторически точную картину тогдашней Руси в форме художественной поэмы и сделал это как творчески самостоятельный художник, преодолевший поэтическое наследие прошлого» (с. 74).

Точка зрения А.-П. на вопрос об авторе «Слова» выражена в следующих рассуждениях: «Очевидец событий, большой знаток междукняжеских отношений настоящего и прошлого, дальновидный и прогрессивно мысливший политик, литературно образованный и тесно связанный с устной поэтической традицией, он вышел, конечно, из светской среды, из княжеского окружения — вероятно, из княжеской дружины. Но социальный состав дружины в XII в. был пестрый: можно было в ней встретить представителей всех классов тогдашнего общества от князя до смерда. В ком именно так удачно объединились правдивый историк, тонкий политик и гениальный художник — гадать трудно» (с. 74).

И все же А.-П. решается высказать более определенную догадку: «В сфере более или менее обоснованных предположений мы остаемся и тогда, когда ставим вопрос о том, к кому из князей ближе всего стоял этот автор. С явным сочувствием он говорит о молодых князьях — инициаторах смелого похода, Игоре и Всеволоде Святославичах; с почтительным уважением относится к галицкому князю Ярославу; много места уделяет он „грозному и великому“ Святославу Киевскому. Идейно он ближе всех именно к этому киевскому князю, изображенному блюстителем Русской земли, который воплотил в себе все мысли автора „Слова“ о благе Родины, все его надежды отомстить „за обиду сего времени“. И в чьей бы дружине ни находился этот автор, он на стороне политики киевского князя, пытавшегося объединить разрозненные силы русских князей для борьбы с половцами.

Есть основание думать, что этот идейный союзник Святослава вышел из Галиции, может быть, в свите Евфросинии Ярославны, ехавшей к своему мужу Игорю Северскому. В пользу этого говорит не только его отношение к галицкой княжеской семье, но и некоторые особенности в языке и литературной манере „Слова“ (отмеченные еще в 1818 г. К. Ф. Калайдовичем и глубже показанные акад. А. С. Орловым). Галицко-волынское летописание обнаруживает особую манеру историко-поэтического повествования, которая наиболее близко подходит к стилю „Слова“» (с. 74—75).

На основании данных, содержащихся в тексте памятника, А.-П. утверждает, что «Слово» создано в 1187 (время возвращения Владимира Игоревича из половецкого плена).

В ст. «„Слово о полку Ігоревім“ і „Задонщина“» А.-П. доказывает несостоятельность утверждений А. Мазона о старшинстве «Задонщины» сравнительно со «Словом о полку Игореве» и ставит задачу глубокого текстол. изучения «Слова» и всех списков «Задонщины» с тем, чтобы объективно показать степень зависимости лит. приемов автора «Задонщины» от приемов, которыми пользовался автор «Слова». По мнению А.-П., часть готовых стилист. оборотов «Слова» «удержалась то в двух, то в трех списках, но есть отдельные чтения, которые точно возобновляют оригинал лишь в каком-нибудь одном из сохранившихся списков» (с. 148).

В результате анализа первой редакции «Задонщины» А.-П. приходит к выводу, что весь ее текст «выдержан в одном поэтическом стиле: своеобразный перифраз „Слова о полку Игореве“ объединяется здесь с умелым употреблением поэтики устных былин и с отголосками рязанских литературных традиций XIII столетия» (с. 149).

А.-П. установила, что разные списки «Задонщины» отражают различные приемы использования текста «Слова о полку Игореве». Это обстоятельство важно учитывать при характеристике лит. традиции, идущей от «Слова» к «Задонщине». Об этом так говорится в ст. А.-П.: «Собрав сохранившиеся то в одном, то в другом списке „Задонщины“ правильные чтения, мы устанавливаем разные способы использования „Слова“ в „Задонщине“. В некоторых случаях текст оригинала повторяется точно или с небольшими изменениями... В других случаях в поэтическую фразеологию „Слова о полку Игореве“ внесены изменения, необходимость которых диктовалась сюжетом... В ряде эпизодов автор „Задонщины“, отталкиваясь от образов „Слова о полку Игореве“, создает свои, причем по их типу...» (с. 149).

Иллюстрация:

Обложка книги В. П. Адриановой-Перетц о «Слове», 1968 г.

Однако А.-П. отмечает, что автор «Задонщины», по-видимому, не все понял в «Слове о полку Игореве», в связи с чем он допустил в ряде случаев снижение образности, выразившееся в неудачных «обработках» метафор, эпитетов, отрицательных сравнений, а также отдельных слов и выражений, не раскрытых в самом «Слове о полку Игоревом».

Несмотря на это, по мнению А.-П., «в „Слове о полку Игореве“ нашлось более чем достаточно художественных образов для „Задонщины“. Софония дополнил их небольшим числом устно-поэтических приемов, вставил прекрасный образ соколиной охоты, два-три отзвука рязанской повествовательной традиции, и этим запасом художественных примеров ограничился для описания Куликовского боя и восхваления его участников. Но только небольшая часть замысла автора „Слова о полку Игореве“ могла бы быть осуществлена поэтическими приемами „Задонщины“, если бы даже предполагаемый „автор XVIII в.“ имел под

12

рукой исправный текст памятника начала XV в.» (с. 159).

В итоге исследования разных вопросов композиции, образности, изложения фактов и т. д. А.-П. приходит к заключению, что А. Мазон подошел к проблеме лит. приоритета автора «Задонщины» предвзято и неисторично, что «этот новейший скептик оторвал „Слово о полку Игореве“ от эпохи, создавшей его, не понял глубокой органической связи его со всей исторической обстановкой конца XII в. и поэтому пришел к своей искусственной, внутренне необоснованной мысли о поддельности „Слова о полку Игореве“» (с. 161).

Для дальнейшего изучения памятников др.-рус. лит-ры важное значение имел опубликованный А.-П. текст «Задонщины» (ТОДРЛ. М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1947, т. 5 с. 194—224) с разночтениями по спискам.

К рассмотренной работе примыкает ее ст. «„Задонщина“: К вопросу о реконструкции авторского текста» (Изв. АН СССР. ОЛЯ, 1947, т. 6, вып. 2, с. 95—100), в которой анализируются композиция, стилист. особенности и зависимость этого произведения от «Слова о полку Игореве». А.-П. утверждает, что «в настоящее время несомненно принадлежащей Софонии рязанцу мы можем считать лишь ту центральную часть „Задонщины“, которая опирается на поэтический план и стилистику „Слова о полку Игореве“ и рассказ о бегстве Мамая» (с. 96).

Опровергая мнение А. Мазона о первичности «Задонщины» и вторичности «Слова о полку Игореве», А.-П. утверждает: «...реконструкция эпизодов „Задонщины“, совпадающих со „Словом о полку Игореве“, с несомненностью показывает, что в „Слове“ мы имеем более древний текст, не всегда удачно переданный автором конца XIV — начала XV в.» (с. 98).

Далее подчеркивается большое значение «Задонщины» для понимания рукописи «Слова», которой пользовался Софония рязанец. Эта рукопись не вполне совпадает с текстом, который лег в основу изд. «Слова» 1800. «Задонщина» вообще помогает лучше разобраться со смыслом некот. неясных слов и выражений «Слова».

В ходе изложения своей точки зрения А.-П. неоднократно обращается к мнениям др. исследователей и переводчиков «Слова», в частности А. И. Соболевского, Д. Н. Дубенского, Ф. И. Буслаева, А. А. Потебни, И. И. Козловского, Г. А. Ильинского, А. К. Югова, А. С. Орлова, Н. М. Дылевского. В целом данная статья А.-П. вносит ряд ценных уточнений текстол. и лингв. характера, помогающих объективно разобраться в сложной истории двух выдающихся памятников др.-рус. худож. лит-ры.

Взаимоотношению данных произведений посвящен также очерк А.-П. «„Слово о полку Игореве“ и „Задонщина“» (в кн.: «Слово о полку Игореве» — памятник XII века: Сб. ст. / Отв. ред. Д. С. Лихачев. М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1962, с. 131—168), где подведены итоги изучения двух памятников в различных аспектах: «...автор „Задонщины“ лишь украсил свое изложение отдельными художественными деталями „Слова“, но не повторил ни его общего замысла, ни его сложной метафорической образности. „Задонщина“ — не плагиат, беспомощно подражающий „Слову“, это — самостоятельная повесть, попытавшаяся воспользоваться по-своему литературным наследием. Она ценна и как отклик на крупнейшее событие в истории борьбы с татаро-монголами, и как несомненное свидетельство того, какой глубокий след в литературе XIV в. оставило „Слово о полку Игореве“ (с. 168).

В работе «„Слово о полку Игореве“ и устная народная поэзия» (впервые опубл. в кн.: Слово о полку Игореве. М. — Л., 1950. Сер. Лит. памятники, с. 291—319; в сокращ. виде издана под назв. «„Слово о полку Игореве“ и русская народная поэзия». — Изв. АН СССР. ОЛЯ, 1950, т. 9, вып. 6, с. 409—418; см. также на укр. яз. в кн.: Матеріали до вивчення істориï украïнськоï літератури. Т. 1. Давня украïнська література... Киïв: Рад. школа, 1959, с. 178—187) А.-П. ставит вопрос о функции параллельных элементов «Слова» и произведений уст. нар. тв-ва: «Задачей советской науки является в первую очередь определение основной причины приближения автора „Слова о полку Игореве“ к народному творчеству: мы видим, что такой основной причиной было наличие в самом мировоззрении автора таких черт, которые сближали его с творцами устного исторического эпоса, в первую очередь в оценке событий и в задачах художественного их изображения. Использование некоторых устно-поэтических средств выразительности было следствием народности мировоззрения автора. Поэтому исследование должно начинаться не с выявления этих сходных стилистических эпизодов... а с вопроса о том, что́ же в самом идейном замысле „Слова“ неизбежно должно было привести автора его к устной истории, а через нее — и к устной поэзии вообще» (Изв. АН СССР. ОЛЯ, 1950, т. 9, вып. 6, с. 409—410).

По мнению А.-П., «Слово о полку Игореве», подобно нар. героич. эпосу, «лишено религиозного осмысления событий, воззваний к помощи потусторонних сил, религиозной чувствительности — всего того, что так отчетливо проступает в обеих летописных повестях о походе Игоря Святославича, но что было еще совершенно чуждо устному эпосу XII в. В общей концепции „Слова“ нет и следа философии истории, которую внушало феодализированное христианство» (с. 410).

А.-П. считает, что причиной совпадения «Слова» с нар. эпосом в методе отражения действительности является не влияние фольклора, не подчинение ему писателя, а то, что этот писатель поставил перед собой задачу, аналогичную цели героич. устных песен его времени (с. 412). Этим обстоятельством А.-П. объясняет то, что автор «Слова» широко пользуется приемом гиперболизации поступков героев, борющихся за честь и свободу родины, что он с особой любовью относится к родной природе, создавая глубоко лирич. картины, усиливающие переживания героев, и, наконец, то, что «Слово» написано языком, отражающим лучшие достижения худож. тв-ва той эпохи. «Народность идеологии „Слова“, глубина его общественно-политической мысли, выдвигающей на первый план заботу об интересах трудящихся, — определила отношения автора к народным основам русского литературного языка. Находил ли он их в самой выразительности живой русской речи или в отработанных, отшлифованных уже поэтических средствах фольклора, — он отбирал лучшее из сокровищницы устной речи, то, что таило в себе богатые возможности развития. Таким образом, язык „Слова о полку Игореве“ — это уже не просто живой или устно-поэтический язык его времени в сочетании с высокой культурой литературной речи, эти основы народного языка художественным дарованием автора подняты на такую высоту, на какую еще раз, в начале XIX в., поднял литературный язык Пушкин» (с. 418).

Эта общая характеристика языка и образной системы памятника дополняется у А.-П. спец. разработками вопросов лексики, фразеологии и поэтич. стиля «Слова». Таковы ее заметки и статьи: Об эпитете «тресветлый» в «Слове о полку Игореве» (1964), Заметка к лексике «Слова о полку Игореве» (1967), К фразеологии «Слова о полку Игореве» (1974) и особенно — большой филол. очерк: Фразеология и лексика «Слова о полку Игореве» (в кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М. — Л.: Наука, 1966, с. 13—126).

В связи со спорами о древности памятника А.-П. вновь обращает внимание исследователей

13

на необходимость более глубокого изучения языково-стилист. средств «Слова» в контексте всей речевой культуры Киевской Руси XI—XIII вв. Выдвигая на первый план изучение фразеологии (в смысле сочетаемости слов), А.-П. ставит задачу подтвердить, что «образная система, синтаксические конструкции, воинская стилистика, лирические элементы — словом, весь словесный материал, из которого построено „Слово“, при всем его художественном своеобразии, вполне соответствует тому способу выражения, который зафиксирован в разных типах книжного и народного письменного языка домонгольского времени, в разных литературных и деловых жанрах» (с. 15). И еще: «Задача стилистического комментария к „Слову“... показать, что при всей индивидуальности памятника его лексическое выражение не противоречит законам развития и художественным возможностям литературного языка Киевской Руси. Этот комментарий шаг за шагом пойдет за текстом памятника, выявляя те средства, какие автор мог найти в письменном и живом языке своего времени» (там же); «Стилистический комментарий к „Слову“ — это отнюдь не определение „источников“, какими будто бы прямо пользовался автор. Конечная цель такого комментария — представить, насколько свободно владел этот автор всеми средствами древнерусской речи, как умело и целесообразно он отбирал из ее богатств наиболее подходящие способы выражения для каждого из элементов сложного содержания своего произведения, как органично слил он их в своем действительно неповторимом индивидуальном стиле» (там же).

По верному замечанию А.-П., предложенным методом можно будет прочнее прикрепить фразеологию и образность «Слова» к тем разновидностям лит. и живого языка, представление о которых дают нам памятники XI—XIII вв., не вызывающие никаких сомнений в своей подлинности (с. 15).

Иллюстрация:

Титульный лист сборника исследований о «Слове», 1950 г.

В стилист. и лексич. комментарии А.-П. подробно анализирует слова и выражения памятника в тех наиболее характерных семантико-стилист. употреблениях, которые свойственны были дошедшим до нас древ. памятникам различного содержания и «Слову о полку Игореве» (с. 23—125). Напр., в названии памятника

14

А.-П. выясняет всевозможные смысловые и стилист. оттенки терминов «слово», «полкъ», наименования князя Игоря по отцу и деду; затем рассматриваются фразы: «Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы», «начяти старыми словесы трудныхъ повѣстий», «Начати же ся тъй пѣсни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню» и т. д.

Лексико-стилист. анализу А.-П. предваряет общий вывод из проведенных наблюдений над языком памятника: «Как видим, язык „Слова о полку Игореве“ прочно связан со всеми типами литературного и живого языка XI—XII вв. — от делового до устно-поэтического. Элементы каждой из разновидностей языка этого времени использованы им строго в соответствии с характером передаваемого содержания, оттого стиль „Слова“ не оставляет впечатления пестрой механической смеси разнохарактерных составных частей — в нем все в точности отвечает стоящей перед автором задаче» (с. 23). Вопреки мнению скептиков, считавших, что «Слово» занимало изолированное положение среди др.-рус. памятников, следовательно, было «необъяснимым», не входящим в языковую и стилист. системы XII в., А.-П. доказывает обратное: автор «Слова» владел всем богатством книж. и живого языка своего времени и пользовался этим богатством с большим худож. мастерством. Данное положение подтверждается анализом языка и стиля многих др. произведений XII—XIII вв.: Повести об Акире Премудром, Александрии русских хронографов, Хроники Георгия Амартола, Симоновской псалтыри, «Слова» Даниила Заточника, Жития и Хожения Даниила, Девгениева деяния и т. д.

Важнейшие наблюдения А.-П. над «Словом» собраны в ее кн. «„Слово о полку Игореве“ и памятники русской литературы XI—XIII веков» (Л.: Наука, 1968. 201 с.), имеющей два раздела: 1) Основные вопросы поэтики «Слова о полку Игореве», 2) Стилистический и лексический комментарий к «Слову о полку Игореве».

Автор книги отмечает, что многие вопросы, касающиеся «Слова», уже получили достаточно глубокое освещение в трудах филологов и историков. Но есть области, которые ждут своих исследователей. Это, в частности, система стилист. средств «Слова», призванная воплотить сложный идейный замысел др.-рус. писателя. По мнению А.-П., конечной целью разработки данной темы должно явиться полное обоснование того, что при всем своеобразии этого гениального произведения оно так же закономерно включается в лит. процесс своего времени, как тв-во Пушкина выросло на почве, подготовленной его предшественниками (с. 4).

А.-П. пришла к заключению, что «и его („Слова“. — М. Б.) жанровая природа, и отдельные тропы, и ритмичность речи связаны с обеими традициями словесного искусства XI—XII вв. — фольклорной и литературной. То, что представлялось „необычным“ для писателей конца XII в. — смешанный, „неопределенный“ жанр, объединивший признаки книжного „политического“ ораторства, лирического повествования об исторических событиях и народных „слав“ и „плачей“, художественно изображающие способности ума, мысли человека, — все это нашло опору в литературе XI—XII вв. и получило дальнейшее развитие в литературе первой половины XIII в. Автор „Слова“ глубоко овладел всеми средствами художественного воплощения историко-публицистического, лирически окрашенного содержания, какие представляла ему литературная культура его времени» (с. 40).

Здесь А.-П. подчеркивает, что автор «Слова» был наследником поэзии Бояна, однако четко видел отличия своего тв-ва от бояновских произведений, он «органически слил в своем творчестве обе поэтические системы, развил достижения каждой из них» (там же).

Ист. заслугу автора «Слова» А.-П. справедливо видит в том, что «он не нарушил закономерностей общего хода развития русской литературы. Глубине его общественно-политической мысли, народности оценки событий и их участников соответствует творческое повышение изобразительности художественных средств, отобранных им и из поэтической речи народа, и из накопленного словесного богатства византийско-болгарской и русской литературы. Автор „Слова“ прочно связан с этой почвой, он питается ею, и все же он опережает писателей своей эпохи так же, как опередил позднее Пушкин своих современников. Поэтическое дарование автора — вот единственная сила, поднявшая „Слово о полку Игореве“ над всей окружавшей его литературой так высоко, что оно и в наши дни продолжает активно участвовать в жизни советского и зарубежного словесного и изобразительного искусства» (там же). Таков общий вывод А.-П., сделанный ею на основе изучения многочисл. лит. памятников Древней Руси, и в первую очередь — «Слова о полку Игореве».

Лит.: Лихачев Д. С., Дмитриев Л. А. Труд, побеждающий скептиков. — Правда, 1969, 5 сент., с. 3; Творогов О. В. Слово о «Слове». — Книж. обозрение. М., 1968, 16 нояб., с. 11; Фоняков И. Мог ли князь Игорь «мыслию поля мерить»? — ЛГ, 1968, 16 окт., с. 3; Молдавский Д. М. — Звезда, 1969, № 5, с. 219—220; Дмитриев Л. А. — Изв. АН СССР. СЛЯ, 1969, т. 28, вып. 4, с. 365—369; Он же. — ТОДРЛ, 1974, т. 29, с. 6—11